Не знал, что в Осло столько русских. Полный зал центральной сцены Rockefeller. Услышав норвежскую речь, подумал: "Ого! Даже норвежцы на Макаревича." Но ошибся - то были два звукооператора, которые показывали пульт русскому коллеге.
О впечатлениях надо рассказывать дипломатично. Потому что когда после концерта спросил одного знакомого "Ну как?", то услышал в ответ: "Замечательно!" Мои же впечатления находятся на шкале где-то между "тягостными" и "противоречивыми".
Тягостные - это о сопровождении. Почитал после концерта о "креольцах" слова самого Макаревича: "Это гениальные музыканты, они могут все: рок-н-ролл, этнику, авангард, традицию, все, что угодно. "Машина времени" не столь универсальна."
Увы, это действительно так. За полтора часа музыканты выдали и рок-н-ролл, и этнику, и авангард, и традицию, и все, что угодно. Кроме, пожалуй, пианиста Евгения Борца, который, оседлав в первой песне свингующие а-ля-джазовые переливы, так на них и просидел весь концерт. Где-то на пятой песне я наклонился к приятелю и сказал, что хочу убить пианиста. Когда позже Макаревич представлял ансамбль, он назвал его основным аранжировщиком группы. Это многое объясняет.
Тягостность моих впечатлений вызвана главным образом сочетанием макаревических стихов, по-прежнему преисполненных социальной направленностью, с аранжировкой, уходящей корнями не то в цирк, не то в кабаре. Не буду говорить, что они плохо смешиваются, потому что они не смешиваются никак. "Но пока не замолкли гусли, но пока не взведен курок", - эти слова может и разорвали бы мое сердце, но сразу за ними засвинговал Евгений Борец, и я отвлекся на минуту ненависти. Думаю, что если бы про несмолкающие гусли спел не Макаревич, а Маркин, гусли бы оказались более к месту.
Но многим нравилось. "Андрюша, мы тебя любим", - раздалось сзади. "Мурку!" - вскрикнул я несмело. "Поворот!" - послышалось с разных сторон. - "Мы хорошо относимся лишь к тому, что хорошо знаем", - огрызнулся Макаревич. Раздались нестройные аплодисменты.
Потом была песня про телевидение, начинающаяся со слов "Рассмеши меня, Петросян, до соплей меня рассмеши". Я затосковал.
В середине концерта прозвучал блок песен Окуджавы. Здесь мои ощущения поднялись от тягостных до противоречивых. Замолкло кабаре, и даже Евгений Борец переключил тембр своих клавишных с блядского пианино на какой-то стринг, но все по-прежнему не смешивалось. Отдельно - музыка, отдельно - вокал Макаревича и отдельно - Окуджава.
Вторая половина концерта ознаменовалась снятием Макаревичем шляпы, в которой он пропел первую, и исполнением нескольких старых песен. Мэтр правда предупредил, что ему наконец-то удалось по-новому аранжировать песни двадцатилетней давности, поскольку тогда они не умели играть, а сейчас умеют. Слушалось неплохо, но не более того. Беда их, на мой взгляд, не только в том, что играя джаз, они играют очень банальный джаз, а и в том, что банальность оркестровок обнажает и банальность стихов. В том, что было когда-то откровением, переставлены слова, но сегодня это уже ничего не открывает.
После последней песни публика требовала "бисов" с чем-то старым, но Макаревич объяснил, что с этим составом он ни "Тачанку", ни "Катюшу", ни "Поворотов" не поет. "Пригласите нас с "Машиной времени", мы вы тогда все услышите". - "Он не может петь эти песни, ему деньги за них надо платить", - авторитетно пояснила женщина с соседнего ряда. Макаревич поблагодарил какого-то Аркадия за организацию первого такого мероприятия в Осло и выразил надежду, что их теперь будет больше. Когда я спросил осведомленного в таких вопросах знакомого, кто такой Аркадий, он ответил, что из Аркадиев знает лишь Райкина, Укупника и Северного, но кто это конкретно из них, сказать затрудняется.
По обрывкам долетавших меня разговоров выходящих из зала можно было заключить, что концерт понравился, но со старыми песнями было бы лучше. Да и я в общем не жалею, что сходил. Потому что Макаревича я люблю не за это.